Действительно ли придёт третья волна пандемии? Насколько мутировал вирус после первой? Когда ждать результаты от введения масочного режима и как долго на самом деле живут антитела? Ожидание и реальность в развитии пандемии COVID-19 в программе «Марков. Ничего личного». Гость – Юрий Горбич, кандидат медицинских наук, заведующий кафедрой инфекционных болезней и детских инфекций БЕЛМАПО.
— Юрий Леонидович, западная пресса сейчас полна заголовков о том, что приходит третья волна Covid-19. Но мы ещё не прошли вторую. Не слишком ли рано бить тревогу? Или самое время уже говорить о третьей волне?
— О третьей волне говорить можно и нужно с точки зрения того, что она будет, потому что в настоящее время мы подходим к пику второй волны.
— Мы – это в целом мире?
— Мы отстаём от той же Европы по этому пику, потому что Европа начала чуть раньше, мы начали чуть позже, в связи с тем, что у нас чуть позже завершилась первая волна. На самом деле, на настоящий момент почему мы можем говорить о третьей волне? Потому что никто в мире точно не знает, будет ли третья, будет ли четвертая, а может, пятая, а может, шестая. Мы все время пытаемся экстраполировать то, что было наработано на гриппе, на обычном гриппе, на той приснопамятной «испанке», которая была в начале ХХ века. Мы пытаемся экстраполировать на то, что происходит, на коронавирус. Честно и положа руку на сердце, все прекрасно понимают, что это абсолютно новый вирус, о котором до ноября 2019 года в принципе не говорил никто, да и не знал толком никто. Может быть, кроме тех специалистов, которые работали с коронавирусом очень пристально. Поэтому мы можем экстраполировать, мы можем предполагать, что это будет, но утверждать со 100-процентной вероятностью – наверное, нет.
— 17 ноября COVID-19 официально отметил день рождения. Ему исполнился 1 год. Тогда говорили, что 90% населения легко перенесут COVID-19 или вообще не заметят. Потом были заявления, что из тысячи легко переболеют 800, 200 – тяжело, возможно потребуется госпитализация, а 50 придётся класть в реанимацию. Эта статистика подтверждается в Беларуси?
— Это классическая китайская статистика, когда 80% заразившихся переносят COVID-19 легко, 20% – в тяжёлой форме, а 5% требуют госпитализации.
— То есть не только к коронавирусу она относится?
— Это как раз по коронавирусу по первой волне, которая была в Китае, и это пытались экстраполировать на все страны Европы. У нас примерно где-то в этих пределах. Я не могу сказать, что точно 20, точно 5, но где-то около этих цифр: 3–5% потребовавших госпитализацию в реанимацию, где-то в районе 17–20% «тяжёлых». Но на самом деле логика не в этих цифрах. Логика и принципиальное значение в том, сколько их, и как это соотносится с возможностями системы здравоохранения, сколько в целом заболевших. Потому что, если 1000 заболела, 800 поступило в стационары, пусть даже 50 поступило в реанимацию – в масштабах страны это практически незаметно. А если мы говорим о миллионе заболевших, то это увеличивает нагрузку и так далее. Поэтому можем говорить в настоящий момент, что действительно мы подходим к пику второй волны, мы приближаемся к пределу пропускной способности [организаций системы здравоохранения], хотя это не очень красивое слово, но оно наиболее четко отражает то, что происходит. Где-то мы наблюдаем эти очереди за счёт того, что пытаемся перестраивать, добавлять большее количество, потому что где-то не предусмотрели это количество кабинетов открытых на приём, и образуется очередь.
— Где-то достаточно свободно, а где-то напряжённо. Вопрос в логистике и в распределении.
— Конечно.
— То есть стадионы у нас нет пока необходимости использовать?
— Но вы же их не видите.
— Естественно.
— У каждого в семье есть опыт общения с пациентом, который переболел коронавирусом, как минимум в первую волну, а во вторую то уж точно. К сожалению, не всегда этот опыт позитивный. Действительно люди умирают, и мы ничего не можем с этим сделать. Я могу сказать, что достаточно большое количество людей поправляются. И достаточно большое количество людей сейчас находятся на амбулаторном этапе. То, что часть людей получает помощь в поликлиниках, говорит о том, что у достаточно большого процента пациентов заболевание течёт легко.
— То есть оставлять человека дома оправдано в определённых случаях?
— Да. Вдумайтесь, где человеку лучше? Дома, на своей кровати, пусть даже в условиях изоляции от своей семьи, если это возможно, или, например, в палате в стационаре, где шесть человек помимо него, где сами условия не располагают к такому расслаблению, которое мы чувствуем у себя дома. В этой болезни одним из принципиальных моментов играет иммунитет, то есть то, как мы сами сопротивляемся.
— Процент смертности, который изначально предполагался, он оправдывается?
— Вы знаете, наверное, да. Если мы будем говорить про первую волну, то однозначно, да. Если говорить про вторую волну, то самым честным ответом будет «не знаю».
— То есть пока рано говорить?
-Мы приближаемся к той точке, которая является высшей. Да, эта точка выше, чем весной. Это нужно принять, признать, об этом нужно думать и принимать во внимание, когда мы собираемся пойти в ресторан, когда собираемся пойти в кино, когда собираемся сходить в какое-нибудь увеселительное заведение. Мы должны чётко понимать, что количество заболевших людей сейчас больше, чем весной. Мы устали, устали бояться.
— Вы думаете, в этом дело?
— С другой стороны, мы привыкли. Это свойство человеческого организма. С одной стороны, привычка, с другой стороны, устали бояться.
— Я помню, как мы реагировали весной. Есть смешное видео из Китая, когда люди в панике разбегаются в аэропорту, узнав, что у сотрудника аэропорта COVID-19. И такое ощущение у нас, когда ты выходишь на улицу и заходишь в кафе, что мы – белорусы – бессмертные. Потому что, во-первых, кафе забиты, на улицах полно людей, некоторые пенсионеры по понедельникам толпами ходят на митинги, а их отпрыски по воскресеньям то же самое делают. Мы страх потеряли? Или это привыкание является определяющим?
— И то, и другое. С другой стороны, невозможно всё время жить в страхе, постепенно страх становится частью этой жизни, и он уже не становится определяющим фактором. Поэтому, да, безусловно, первые 3-4 месяца мы боялись, потом мы привыкли жить в этом страхе и, естественно, уже не реагируем на это. Дальше пошла жизнь, и мы уже не реагируем на это. Обратите внимание, та ситуация, когда у нас был один-единственный [заразившийся коронавирусом] студент-иранец в Республике Беларусь и огромное количество их родственников, и вот эта череда скорых с абсолютно здоровыми людьми в инфекционной больнице вызывала информационную бомбу в СМИ.
— По сути, каждый выезд был инфоповодом.
— Сейчас, когда мы видим человека в средствах индивидуальной защиты, заходящего в подъезд, просто интересно – к кому пошли? Это слегка праздное любопытство – к кому же на этот раз?
— Что нужно сделать для того, чтобы вернуть страх и чувство самосохранения?
— Нам нужно вернуть не страх, нужно вернуть понимание того, что это опасно. Сейчас, когда начинает вводиться масочный режим, это видно. Потому что возвращается понимание, когда мы видим, что растёт заболеваемость в каждой семье: где-то родственники, где-то знакомые, где-то коллеги по работе. И не дай бог, кто-то не вернулся из больницы, к сожалению, такие случаи бывают, глупо отрицать, что этого нет.
— Каждый день бывают, к сожалению.
— Реально, в этот момент начинаешь задумываться: а может быть, следующим будешь ты? И вот тогда приходит это осознание. Потому что на самом деле нигде в мире на настоящий момент никто не даст 100-процентную гарантию, что, если человек заболеет, он выздоровеет.
— Даже так?
— Даже так.
— Недавнее введение масочного режима, оно оправдано? Оно даёт результаты?
— Абсолютно.
— Уже мы можем это как-то оценить?
— Нет. Оценить это можно будет только спустя месяц, потому что любые популяционные глобальные изменения, они смотрятся по спаду заболеваемости. Здесь есть один маленький нюанс: как минимум, инкубационный период, то есть время от момента заражения до появления первых клинических симптомов – в среднем это 5-7 дней, а так, это две недели. В любом случае, эффект от любого нашего действия будет отсрочен на какое-то время.
— То есть отсроченный эффект?
— Да.
— Масочный режим мы сейчас ввели, но очень много дискуссий вокруг школ. Мы не делали это практически весной, то есть было удалённое обучение, но оно не было повсеместно. И сейчас опять поднимается вопрос: раз мы уже вводим масочный режим, может, есть необходимость вводить дистанционное обучение? Ваше мнение?
— Логика в этом есть, потому что дети – универсальные переносчики. Детям очень сложно объяснить: почему мы не должны собираться на достаточно близком расстоянии, почему мы не должны носить маски. Мне очень нравится один из мемов, когда Маша пришла в школу в одной маске, потом поменялась с подружкой и вернулась со школы в другой маске.
— Дети любят меняться.
— При этом они болеют легко, чаще всего бессимптомно или с небольшим количеством симптомов, что приводит к тому, что они приносят эту болезнь, обменявшись в школе, где достаточно большой коллектив, достаточно тесный, находящийся в одном помещении на достаточно продолжительном промежутке времени. Они приносят это в стандартную белорусскую семью, где как минимум папа с мамой, а как максимум, бабушка с дедушкой, а если совсем большая белорусская семья, то ещё прабабушка и прадедушка, и в итоге получается, что фактически заболевают наиболее уязвимые слои населения. Если дети болеют в большом количестве, то в настоящее время школы отправляют эти классы на карантин.
— То есть у них есть такое право?
— Да. И мне как клиницисту очень неудобно рассуждать по этому поводу, потому что меня учили лечить, меня не учили профилактировать. Да, безусловно, я представляю, как это происходит, да, я понимаю, откуда берутся эти опасения. Безусловно, их приносят дети. Это правда. Но всё, что могли, они уже принесли на настоящий момент.
— Если бы к вам пришли и спросили: вводить это повсеместно или нет?
— Я бы задал вопрос: сколько детей болеют?
— То есть в любом случае вы бы исходили из определённых факторов?
— Конечно.
— Это и есть обоснованный ответ. Много мнений есть о мутациях, приспособлениях и даже конспирациях под другие заболевания, вплоть до инсульта. Сейчас, во вторую волну, ковид такой же, как и в первую волну? Или это совсем другая разновидность вируса?
— Вирус тот же. Многие говорят о том, что он теряет свою вирулентность, на самом деле я рискну с этим поспорить, потому что он уходит в новые для себя популяции. Если мы вспомним первую волну, это преимущественно были возрастные люди, люди с большим количеством факторов риска. Молодые люди тоже встречались, но они составляли безусловное меньшинство. Сейчас популяция людей, заболевших и попадающих в поле зрения медиков, она молодеет. Вирус находит для себя новую популяцию, соответственно, говорить о том, что у него снижается вирулентность, то есть свойство вызывать заболевание, если говорить более простым языком, нельзя.
— Даже если он поражает более молодые и сильные организмы, это значит, что он становится сам сильнее? Или он хитрее становится?
— Он находит новые ниши. Это может быть связано с тем, что у него становится более высокая патогенность, появляется новая мутация. Касательно хронических заболеваний, весной говорили, что много проблем будет в первую очередь у астматиков, потому что у них ослабленные лёгкие.
— Многие врачи, с которыми я общался до нашей встречи, говорят, что астматики достаточно стойко переносят. Где правда? Кто более уязвимый?
— Как обычно, где-то посередине. Люди, у которых есть хронические заболевания нижних дыхательных путей – это хроническая и обструктивная болезнь лёгких, бронхиальная астма, они более подвержены тяжёлому течению заболевания. Плюс к этому, это пациенты с сахарным диабетом, которых зацепило в самом начале. Да, о них сразу не говорили, но буквально на втором месяце первой волны о них заговорили. Сейчас больше говорят о людях, у которых есть избыток массы тела, причём даже не ожирение в какой-то степени, не вот это вот запредельное морбидное ожирение.
— Индекс массы тела имеет значение?
— Он имеет значение здесь. Понятно, что, если индекс массы тела чуть выше.
— То есть пресловутые плюс 5 килограмм – это уже проблема?
— Это не страшно. А вот ожирение любой степени, это уже страшно в этой ситуации. Плюс к этому, говоря об этих пресловутых пяти килограммах: чем больше у тебя килограммов, тем это страшнее. Давайте обозначим это так. Классический подход белорусского человека к снятию этих килограммов – это поход в спортзал. А как раз спортзалы являются одним из ключевых моментов по части распространения коронавируса, потому что достаточно близко стоят тренажёры, человек интенсивно дышит и вероятность выделения достаточно большая. То же самое было описано для людей, участвующих в хоровом пении. Потому что если в хоре есть человек, назовём его донором коронавируса, то, соответственно, реципиент, люди, которые могут получить коронавирус, находясь рядом, их становится намного больше, чем если бы это было количество людей, стоящих на свежем воздухе и разговаривающих друг с другом.
— Могу ли я так пошутить, сказав, что сейчас время одиноких бегунов на улице.
— Вы знаете, это один из самых безопасных способов скинуть те пресловутые пять килограммов и не заболеть. Потому что те самые пресловутые полтора-два метра, о которых все говорят, – это действительно правда. Это та дистанция, которая позволяет снизить вероятность заболевания.
— Если сейчас проанализировать итоги первой волны, мы можем сказать, что в отношении ковида мы ошибались, и это не работает?
— Это некоторые препараты в части лечения ВИЧ-инфекции. Я не хочу называть препараты, но были разговоры, было много надежд, но так случилось, что, когда начали проводить исследования, оказалось, что даже в целевых группах эффективность этого препарата не превышает эффективности плацебо. То есть это пустышки. Есть много исследований по части препаратов, которые показывают, что они либо не имеют эффекта, либо имеют очень пограничный эффект. Но здесь всё зависит от методики исследования. Потому что если смешать в одном исследовании огромную популяцию, в которой вдруг окажется, что там есть и «лёгкие», и «тяжёлые», и средне «тяжёлые», а вы будете давать в этой когорте препарат, который реально имеет эффект в отношении «тяжёлых», то вы не получите то, что вы хотите получить. Вы не сможете подтвердить его эффективность по причине того, что ваши «лёгкие» выздоровеют сами. Крайне «тяжёлые» умрут, что бы вы не делали, и, соответственно, у вас получится то, что в медицине образно называется средней температурой по больнице. Соответственно получится, что вы давали, что вы не давали этот препарат – эффект идентичен. Поэтому здесь принципиально то, что находится в целевых группах. Второй момент – коллективный иммунитет.
— То есть он в любом случае выработается?
— Изначально был разговор о том, что коллективный иммунитет обязательно будет, переболеют все, и нас это спасёт. Возможно, надо всем дать переболеть. Это признаёт даже ВОЗ, что коллективного иммунитета как такового не будет. Всё дело в том, что антитела более трёх месяцев сохраняются лишь у 30–36% переболевших – это крайне мало. Это всего лишь треть от переболевших.
— Значит, остальные могут заболеть второй, третий, четвёртый раз.
— Это означает, что мы возвращаем в популяцию потенциально чувствительных к вирусу, тех, которые могут заболеть, людей, которые переболели.
— А в Беларуси есть люди, которые переболели в третий, четвёртый раз?
— Теоретически, наверное, да.
— Факты есть?
— Персонально я не видел. Если говорить о повторных случаях инфицирования, то только я видел уже больше 20 человек.
— Было очень много споров по ибупрофену и парацетамолу. ВОЗ делал крайне противоположные заключения по этому поводу. И всё-таки, ибупрофен или парацетамол?
— На самом деле, разговор про ибупрофен и парацетамол возник с очень эмоционального твита министра здравоохранения Франции. Буквально, наверное, через 3-4 дня появилась публикация на сайте СDC (американский аналог нашего минздрава), что, на самом деле, кроме эмоций, какой-то доказательной базы, что если ты назначаешь ибупрофен, то количество побочных эффектов возрастает в разы при коронавирусе, появляются какие-то особые побочные эффекты – под этим нет никаких доказательных данных, но есть эмоции.
— Это цена слова министра здравоохранения.
— Безусловно. Можно оценить, насколько была высока вовлечённость общества в происходящее, что один твит министра здравоохранения Франции был моментально распространён на весь мир и переведён на все языки и фактически доведён до каждого пациента.
— Это обычная политтехнология: если ты хочешь, чтобы человеку поверили, наряди его в белый халат и вложи в его уста тезис. Ему поверят в десять раз больше людей, чем если бы он был без халата.
— На самом деле, наверное, дней через 20 на сайте министерства здравоохранения Евросоюза появилось опровержение по этому же поводу, что можете применять либо НПВС, либо парацетамол – и количество побочных эффектов такое же, как и при любом вирусном заболевании. То есть оно, безусловно, есть, но каких-то особых плюсов нет. По этому поводу в медицинской общественности за границей бытовала шутка, что ECDC долго пытались придумать формулировку, потому что Франция – вторая экономика Евросоюза и надо было как-то выходить из положения. Американцам в этом плане было проще, они ответили гораздо быстрее.
— Они просто отказались финансировать ВОЗ. Насколько действенными оказались препараты «Флустоп» и «Тамифлю»?
— «Флустоп» и «Тамифлю» – это торговые названия осельтамивира. Осельтамивир – это препарат, который реально активен и помогает в лечении гриппа. В отношении коронавируса он, в принципе, бессмысленный. Здесь нужно очень чётко понимать, что, когда у нас будет сезонный подъём заболеваемости и гриппом, и одновременно на это ляжет та коронавирусная волна, которая сейчас приближается к своему пику, то будет ситуация, когда будет сложно дифференцировать: коронавирус перед тобой или грипп.
— Это помимо дополнительной нагрузки на учреждения здравоохранения.
— Безусловно. И это с учётом того, что грипп, в отличие от коронавируса, убивает достаточно быстро восприимчивых к нему людей, которые предрасположены к тяжёлому течению этого заболевания. Опять же, все знают, что грипп, как и любую простуду, если лечить, она продолжается неделю, если не лечить, то семь дней. Это почти правда. Почему «почти»? Дьявол традиционно кроется в деталях. Есть люди, которые имеют определённые факторы риска, которые располагают к тяжёлому течению. И у них как раз так не получится.
— Осложнениями чревато.
— Да. И та ситуация, когда вдруг окажется, что невозможно понять, что перед тобой, и вот тогда будет повторяться то, что у нас было весной. Когда у нас, наоборот, был «хвост» гриппа и подъём коронавируса. Собственно говоря, эта идея с осельтамивиром, как раз и была оттуда, потому что почему-то давали. И все думали, что это связано с коронавирусом, а это было связано, наоборот, с этим «хвостом» гриппа.
— Поэтому вакцинация от гриппа сейчас и оправдана?
— Безусловно. Потому что таким образом мы привлекаем людей вакцинироваться, пытаемся не допустить того, что все боятся.
— То есть наложение волн, как говорится?
— Наложение одной волны на другую и перегрузки здравоохранения.
— Надо ли сбивать температуру при коронавирусе? С какого градуса сбивать температуру? Нужно измерять в домашних условиях сатурацию?
— Я очень люблю, когда медицину пытаются превратить в математику. Не так давно бытовала хорошая фраза: медицина – самая точная наука после богословия, с 1917 года – после философии. Но смысл от этого принципиально не меняется. Да, безусловно, температура 38,5 сбивается. Если температура растёт в динамике, и видно, что она растёт, то её нужно сбивать с 38-38,3, потому что к моменту начала действия таблетки 38,5 у этого пациента будет по-любому. Есть исключения: существуют некоторое количество людей, которые не переносят высокую температуру. Как классический пример, есть такое понятие «фебрильные судороги». Это судороги, возникающие у пациента, иногда даже с потерей сознания, на повышение температуры до определённого градуса. Ситуация выглядит следующим образом. Мы знаем, что у этого молодого человека мужского пола, с температурой 37,5 теряется сознание и появляются судороги. Мы же не будем ждать 38,5 каждый раз в этом случае.
— Сатурация?
— Для коронавируса самые опасные вещи связаны с поражением лёгочной ткани, а объёмом поражения лёгочной ткани как раз является насыщение крови кислородом. Безусловно, сатурация помогает определиться. Но мы должны понимать, что значат эти цифры. Хорошо, когда человек знает, что обозначает для него цифра сатурации 91. Потому что для среднестатистического человека это очень мало. Но существуют люди, которые в виду своих каких-то хронических заболеваний, той же бронхиальной астмы, хронической обструктивной болезни лёгких, могут жить и быть адаптированы к сатурации 89. И для них она является нормой.
— А для среднестатистического человека?
— 96 и выше.
— Юрий Леонидович, можно ли расширить перечень защитных средств, используемых в быту? В New York Post сделали заявление, что обычный ополаскиватель для рта в течение 30 секунд полоскания убивает ковид во рту. Я не знаю, правда это или нет. Что вы посоветуете?
— Есть много вещей, которые убирают риск на какую-то неведомую долю процента. Но это не должно быть навязчивой идеей. Именно поэтому существуют вещи, которые значительно снижают риск. Это те же самые маски. С одной стороны, ты защищаешь себя, с другой – окружающих. И как это не парадоксально звучит, больше ты защищаешь окружающих, чем себя.
— Особенно если ты не знаешь, что заболел.
— Это нужно очень чётко понимать. Человек наиболее заразен сразу после появления клинической симптоматики, но и перед появлением. После появления симптоматики всё просто: если человек был заразен после того, как появлялось что-то, что можно оценить, как клинику, то проблема с коронавирусом не была такой острой. А ситуация, когда человек здоров, но при этом активно выделяет вирус во внешнюю среду и является источником заражения окружающих, то это как раз та проблема, которая на настоящий момент есть. Именно это помогает делать маска.
— С момента заражения до момента появления первых признаков, какой минимальный срок?
— 5-7 дней.
— Эти 5-7 дней он будет являться носителем?
— Последние два дня перед появлением клинической симптоматики. Причём, чем ближе к появлению клинической симптоматики, тем интенсивнее.
— Первые обязательные признаки при коронавирусе?
— Первая неделя у этого заболевания сопровождается температурой до 38, 37,1, 37,5, лёгкий сухой кашель, слабость, утомляемость, ощущение разбитости. Это подлость коронавируса, потому что, я думаю, что в этой студии нет ни одного человека, который бы с этой симптоматикой не ходил бы каждый день на работу. Ведь приходящий на работу человек с такой симптоматикой через какое-то время забирает с собой из коллектива определённое количество людей. Американцы говорят, что от трёх до шести человек медработник, приходящий с такой симптоматикой, забирает с собой из коллектива. Мы сейчас говорим, что сейчас не время геройствовать. Если ты чувствуешь, что ты болеешь, будь добр, останься дома.
— Даже не столько для себя, сколько для своих коллег. Вакцинация. Сегодня в мире есть три готовые вакцины. Причём, россияне говорят, что у них эффективность до 95%, американцы – от 95% и чуть выше. Как они работают? И работают ли?
— Самый честный ответ – «не знаю». Фактически все вакцины находятся сейчас на разных стадиях клинических испытаний, на третьей в частности. Да, они работают. Разговор, который связан с процентами их эффективности, свыше 90%, это говорит о том, что у этой категории пациентов, даже не пациентов, а людей, получивших вакцину, у них образуются антитела. То есть, грубо говоря, их иммунитет на это срабатывает.
— 90% – это хороший показатель?
— Это очень хороший показатель, но вопрос немножко в другом: как долго он сохраняется, какой уровень из этих антител является защитным, является ли он защитным в том же объёме, в котором возникает после заболеваний? Опять же, только 30–36% всего лишь остаётся с антителами через три месяца после перенесенного заболевания, а что будет с вакциной? А если будет то же самое, то мы будем говорить о том, что каждые три месяца нам нужна ревакцинация? А это практически нереально. Потому что получится, что все то количество человек, которое захочет получить вакцину, а это количество будет достаточно большим, оно каждое три месяца будет хотеть это получить. Опять же, добавляя к этому, что через какое-то время мы привыкнем с этим жить, это количество будет потихонечку уменьшаться, и мы начнём успокаиваться.
— Мы можем говорить об эффекте через какое-то время?
— Поэтому здесь есть сейчас больше вопросов, чем ответов.
— Практика покажет.
— Реально, да. Причём практика вакцинации как таковая. Потому что вакцины, которые производятся, они производятся по тому же принципу, по которому производятся вакцины в отношении любого вирусного заболевания. То есть берётся вектор, берётся кусочек, чаще всего, это может быть реактогенный белок, либо вируса и, соответственно, с помощью этого вектора он вводится в человеческий организм и вызывается на него иммунный ответ. Таким образом, мы получаем иммунитет.
— То есть организм начинает бороться с ослабленным вирусом?
— Даже не с вирусом, вырабатывает ответ на кусочек вируса, который фактически не способен ничего вызвать.
— Раньше мы предполагали, что БЦЖ помогает справиться с вирусом. Буквально на днях американские учёные официально заявили, что те, у кого есть прививка от БЦЖ, это способствует определённому иммунитету. Насколько я знаю, сюда ещё добавили прививку от «свинки». Означает ли это, что людям в районе 40 лет нужно привиться от «свинки» ещё раз?
— К сожалению, нет. Потому что, если бы всё так было легко и хорошо, то мы бы первыми пошли это делать ещё до того момента, как это было широко известно. Потому что мы бы захотели это посмотреть на себе. А почему тогда болеют 20-летние? Ведь один из первых тяжёлых людей, которых реально вытянули практически с того света в этой стране в отношении коронавируса. Да, он был однокурсником того иранца. Ему было чуть больше 20 лет и особо хронических патологий у него не было. Поэтому здесь всё очень индивидуально. Это не булыжник, который перевешивает чашу весов. Это камешек, который склоняет чашу весов в какую-то из сторон.
— Какие методы нашей системы, наработки зарекомендовали себя положительно?
— Самый очевидный и самый лежащий на поверхности ответ на этот вопрос заключен в том, что мы в какой-то степени сохранили кадровый потенциал достаточно большой инфекционной службы. Второй момент, опять же принципиальный, касается отделений реанимации интенсивной терапии. Потому что, безусловно, ИВЛ не лечит, а даёт время, которое позволяет человеку привыкнуть. Но опять же, не секрет, что количество аппаратов искусственной вентиляции лёгких в Республике Беларусь достаточно большое, больше, чем у многих стран, в том числе рядом расположенных европейских. В-третьих, несмотря на этот достаточно большой всплеск, который наблюдается во вторую волну, мы научились лечить. Сейчас субъективно кажется, что людей больше, что они «тяжелее» в стационарах. Это потому, что в первую волну в стационары помещали фактически всех: и «лёгких», и «тяжёлых», и крайне «тяжёлых». И ситуация выглядела следующим образом: у тебя было большое количество «лёгких», среди них попадались те самые 20% «тяжёлых, кто-то из них был крайне «тяжёлым», но на общем фоне оно растворялось. Сейчас ситуация обратная. «Лёгкие» в основном остаются на амбулаторном звене в поликлиниках, а в стационарах получается ощущение, причем оно не минует абсолютно никого, что оно стало не просто тяжелее, оно стало сильно тяжелее. Потому что количество «тяжёлых» людей в твоём поле зрения оказывается в разы выше, чем это было весной. Самое главное достижение нашей системы здравоохранения состоит в том, что мы научились быстро адаптироваться к тому, что происходит. Не секрет, что протоколы меняются, причём от момента появления в мире чего-то доказанного с хорошей эффективностью до момента появления в наших протоколах проходит недели две, а то и меньше. Я не говорю сейчас о лечении пациентов, я говорю об официальном документе под названием «протокол». В реальном лечении пациентов оно появляется ещё раньше.
— Протокол в любом случае уже обязывает это делать по определению.
— Да.
— Где сейчас в Беларуси самая напряжённая ситуация, если мы говорим о регионах?
— Везде.
— Это вы сознательно пугаете?
— Если вы вспомните первую волну, то коронавирус шёл по стране с северо-востока в направлении юго-запада, как многие смеялись. Потому что первым у нас заполыхал Витебск, чуть позже Минская область, к ним присоединилась Гомельская, Брестская, Гродненская, к этому добавилась Могилёвская. На настоящий момент большое количество заболевших и реальный рост происходит по всей стране. Да, безусловно, можно выделять регионы. Можно условно говорить, что в Могилёвской области количество заболевших больше, чем в Минской области. Но эти различия не носят характера в десятки, сотни раз, как это было между Витебской и Брестской области в самом начале первой волны. Когда в Бресте все сидели и смотрели на Витебск и думали: нас точно пронесёт, потому что там всё очень плохо, а у нас всё хорошо, у нас в лучшем случае 2-4 человека на город Брест, с населением в 300 тысяч, и всё будет хорошо, мы справимся двумя отделениями областной больницы. И когда через два месяца в Бресте случилось то же самое, что и в Витебске, оказалось, что особого гена у брестчан нет, который охраняет их от коронавируса. Тогда случилась обратная ситуация. В Витебске было в 10 раз меньше, чем в Бресте, потому что Витебск в этот момент «отыграл», как выражался Владимир Степанович Караник, а Брест только «влетал» в эту ситуацию. То сказать сейчас, что вот здесь мало, вот здесь много, а вот здесь посередине – нет.
— Насколько я понимаю, лозунг «Помоги врачу – останься дома», этот лозунг имеет определяющее значение.
— Как никогда. Я не хочу пугать, но это объективная правда. Заполняемость стационаров по стране очень неплохая, но существуют определённые моменты, когда, если сохранится такая же динамика, их наполнения дальше, ещё хотя бы недели две, то мы приблизимся к пределу коечного фонда.
— В определённых очагах.
— Да, безусловно. Средняя температура по больнице, она, безусловно, очень хороша, в данном конкретном месте может не хватить кому-то койки.
— Юрий Леонидович, вокруг ковида очень много грустных историй и драм. У вас есть в практике истории успеха, которые вдохновляют на фоне этой пандемии?
— Безусловно, есть. Всегда вспоминаешь либо коллег, которые болели очень тяжело, которых удалось вытянуть, либо вспоминаешь особо запомнившееся, когда ты ходил по лезвию ножа и понимал, что любое неверное движение – это потенциально смерть пациента и вероятность этого неверного движения составляет 50 на 50. Зачастую приходилось рисковать. Ты вспоминаешь беременную женщину, которую удалось вытянуть, вспоминаешь 17-летнюю девочку, которую вовремя удалось не пустить в тяжёлое течение заболевания, которую пришлось даже посадить на аппарат ИВЛ, но при этом через три дня она ушла домой с этого аппарата своими ногами. Зачастую, эти люди даже не знают, что ты где-то рядом был. Потому что в тот момент ребёнок имеет частоту дыхания 45, и он не воспринимает происходящее вокруг. Да, он слышит голос мамы, но это единственное, на что он реагирует.
— Самый старый пациент, который вызвал у вас довольную улыбку?
— 89 лет. Но это мой самый старый пациент. В Беларуси были старше. В Беларуси был пациент в возрасте 101 года.
— Юрий Леонидович, когда это всё закончится?
— Я очень часто отвечаю «не знаю», но это самый честный ответ на этот вопрос. Я позволю себе процитировать Энтони Фаучи – директора Национального института аллергии и инфекционных болезней США: «Мне кажется, что вакцинация нам поможет, но не решит проблемы». И меры социальной дистанции, маски и другие меры общественного здравоохранения будут продолжаться ещё месяцы и месяцы. И мне бы очень хотелось, чтобы это закончилось в 2022 году.
Источник: ont.by
